Надо сказать, что мы обрадовались, когда Леча-хромой повел нас дальше по лесу. Минут через двадцать стало светать и мы пришли к новому блиндажу. Располагался он несколько скрыто, в небольшой низинке. Вход же в него был со стороны холмика, собственно, в самом холмике, и отличался от стандартного входа в блиндаж тем, что был прямым. Обычно вход в блиндаж делается под углом в 90 градусов, чтобы осколки от бомбежки не залетали внутрь. Здесь все было проще.
Блиндаж был маленький, низенький и сырой. Тем не менее, в дальнем торце был оборудован второй ярус нар. Туда нас и запихнули, пристегнув друг к другу наручниками: правую руку Светы к левой Михалыча, мою левую к его правой. У меня, таким образом, оставалась свободной правая рука, у Светы – левая, а Терентьев оставался «безруким».
Через час, когда совсем рассвело, Леча-хромой велел мне идти с ним, а Свете с Терентьевым обустраиваться на новом месте. Мы с Лечей пошли, как оказалось, к старому блиндажу. До него оказалось метров пятьсот. Вот тут-то я и увидел, что от него осталось. Блиндаж был взорван изнутри. Два толстенных бревна наката торчали прямо из блиндажа и ткань-500 непромокаемой крыши развевалась на них зеленым флагом.
— Виктор, собирай все, что считаешь полезным, — сказал мне Леча. – Смотри под ноги, могут быть мины и растяжки.
Сам Леча полез внутрь заваленного блиндажа. Я собирал кухонную утварь. Нашел у остатков нашего костра свою сумочку с набором сапожных инструментов. Большой кусок ткани-500 мы свернули и унесли с собой.
Передо мною была поставлена задача выкопать три окопа вокруг территории блиндажа. Окопы здесь копались легко и быстро. Слой камня вперемежку с черноземом был тонким, быстро заканчивался и переходил в песок, который по мере углубления становился все более мокрым и, наконец, на дне появлялась вода. Глубина окопа получалась чуть больше метра, да 30 сантиметров бруствера. То есть спасаться в нем нужно было присев на корточки. Но уж – что есть. Четыре метра в длину и 1,2 в ширину я выкапывал за два часа. К этому времени я сбился со счету числу выкопанных мною окопов.
Из-за того, что блиндаж был маленьким и сырым, боевики его сильно протапливали на ночь. А дежурный всю ночь подкидывал дрова. Под потолком мы чувствовали себя, как в бане. Утром выходили из блиндажа мокрые. И вот тогда я предложил с утра купаться в речке. Предложил без особой надежды, но прошло: Леча был не против, Кузьмина согласилась, только Длинный не одобрил. Он и не купался, а сидел рядом с охранником, выводившим нас к реке.
Купались голышом. Я – выше по течению, Кузьмина метров на сорок ниже. Натурально, спинами друг к другу. Охранникам нравилось сопровождать нас к речке. Все внимание, конечно, на голую женщину. Время уже наступило осеннее, утром холодно, вода ледяная. Зато после ночной бани вздбадривает очень даже хорошо. Ни я, ни Кузьмина, не заболели.
Расположение блиндажа в лесу было таким, что речка делала вокруг него почти замкнутую петлю. Выйти за пределы круга можно было только по узкому перешейку между руслами и по толстому дереву, упавшему мостом через русло. В диаметре круга было метров 200. Блиндаж был не в центре круга – какая удача, но об этом позже.
Сразу после купания мы шли собирать хворост для костра. Потом мы с Длинным уходили на заготовку дров: искали сухие стволы, спиливали их и тащили в лагерь. В это время Света готовила завтрак. Потом мы пилили и рубили дрова. Света звала нас ждрать. После завтрака снова пилить.
Здесь нас заставляли пилить не на козлах, которые я перетащил от старого блиндажа, а прямо на земле. Так получалось значительно тише. Наверное в Самашках были слышны звуки нашей жизнедеятельности. Но старый-то блиндаж совсем недалеко, а там особой осторожности не проявляли, да и находимся мы сейчас дальше от Самашек, чем в старом. Что-то изменилось.
Странности в поведении Терентьева я стал замечать во время распилки дров. Двуручная пила предполагает, чтобы полотно тянули на себя. Длинный ручку почти не тянул. Я часто одергивал его. После этого он пару раз потянет ручку – и за старое. Иногда я чувствовал, что не только толкаю полотно пилы в его сторону, но вместе с ним тащу и его руку, безвольно лежащую на ручке пилы.
— Александр Михайлович, — говорил я, — бросьте ручку, я один буду пилить.
Он соглашался, хотя это было небезопасно для него. Заметит кто-нибудь – побьют. Одному пилить действительно было легче.
Смотреть на Длинного – жутко: серое, безжизненное лицо, тонкие, прозрачные губы и совершенно отсутствующий взгляд. Однажды Терентьев задал мне вопрос:
— Виктор, мы где?
— В плену, — усмехаясь отвечал я.
— А какой сейчас год?..
— Двухтысячный, — сказал я удивленно.
А у Длинного по щекам покатились слезы и он забортмотал:
— Нет, это не тот год, не то время… Куда нас занесло?..
Вот тогда я и заподозрил неладное. Впрочем, не только я. Кузьмина тоже это заметила, а Леча как-то сказал:
— Не долго осталось Длинному.
Бомбили нас каждую ночь: то ближе к лагерю, то подальше. Понятно было, что планомерно обстреливают квадраты. На всякий случай бомбят, без определенной цели. А вот днем иногда постреливали. Тогда Света уходила в блиндаж, а мы с Терентьевым спускались в ближайший окоп. Скорее, не в ближайший, а в любимый – он был глубже других и совершенно сухой.
— Мы ведь тут не просто так, — вдруг заговорил Терентьев. – Наша миссия в другом. Я им говорю, чтобы дали чаю, а не дают.
Потом он схватил меня за локоть и стал нести бессвязную ахинею. Я постарался успокоить его.
— Александр Михайлович, скоро всех выкупят и все кончится. Поедете домой.
— Нет, нет! Виктор, прости меня! Прости за все! Прости меня…
Потом слезы. Ну, и на этом все кончилось: и безумие, и перестрелка.
Теперь, чтобы пилить дрова, я брал ножовку. Надежды на Длинного уже не было. Он постоянно сидел у костра.
Начало октября. Как-то вечером в лагерь пришли Шедеровский и Бислан. У обоих тревожные лица. Нам велели срочно собираться, чтобы уходить. А нам собраться – только подпоясаться. Быстро пошли в лес. Пошли все, кроме Терентьева.
— Убейте меня, — говорил он, — но идти я никуда не могу.
Тогда к нему подошел Леча.
«И вправду убьет!» — подумал я.
Но Леча помог Длинному встать, а потом взвалил его себе на спину и понес. Минут через пять такой езды, Длинный сказал, что пойдет сам и получил пинка от Ильмана.
Как я потом понял, планировалась войсковая операция по очистке Самашкинского леса от боевиков. Операция секретная, конечно, но не для администрации Самашек. Поди, сохрани секрет, если днем человек сотрудник администрации, а ночью лесной боевик.
Три дня мы сидели в странной избушке, больше похожей на скворечник, потому что она почти висела на дереве. Край пола и стена упирались в ствол на высоте около полутора метров. С другой стороны лачугу подпирали толстые сваи. Вход – с крутой лесенки.
Выводили нас оттуда только в туалет. Даже за водой боевики ходили сами. Но я запомнил рядом водонапорную башню, которую заметил еще на карте, и мимо которой мы когда-то с Терентьевым и Анзором-боксером проносили картошку в мешках. Это означало, что мы были не более, чем в километре от Самашек и, главное, не в Самашкинском лесу, который был за Сунжей, километром южнее.
Прямо у избушки я нашел старые маникюрные щипчики, которые помогли мне потом не только привести в порядок ногти, но и, по сути, предотвратить теракт.
И снова мы вернулись в лес.
В ноябре мы продолжали купаться по утрам после парной протопленного блиндажа. При перелете в теплые края в речку часто садились стаи лебедей. Они ночевали, а утром улетали дальше на юг. В конце ноября одна из лебедок не смогла взлететь. Стая улетела без нее, а чуть позже к ней вернулся лебедь-самец. Мы старались их подкармливать, хотя форели в реке было достаточно. Чем закончилась зимовка пары неизвестно, потому что и наша зимовка этим местом не закончилась.
В ночь на 1 декабря Длинный никому не давал уснуть. Просил чаю. В конце концов чаю ему дали. Он успокоился, уснул, но весь этот чай в виде мочи пустил на боевика, спавшего прямо под нами.
Поднялся шухер. Длинного вытащили из блиндажа и пристегнули к дереву. Он продолжил просить чаю. Его били, чтобы замолчал, но он ничего не воспринимал. Потом как-то все затихло.
Нас разбудил Леча. Снял наручники и сказал:
— Идите побыстрее. По-моему, Длинный умер. Может вы еще чего сделаете.
Мы выскочили из блиндажа. Александр Михайлович лежал у дерева. Наручников на нем не было. Глаза открыты.
Я похлопал его по щекам – никакой реакции. Стал делать искусственное дыхание. Как учили: запрокинул ему голову, тридцать интенсивных нажатий на грудную клетку, два выдоха рот в рот, зажав ему нос. Пульса нет. Еще 30, два выдоха. Нет пульса. Еще, еще, еще… Ни намека на жизнь. Вообще-то, положено не прекращать делать искусственное дыхание до приезда скорой помощи. Но сюда никакая скорая не приедет. Мина, бомба, пуля – пожалуйста.
— Не старайтесь, — сказал нам Леча. – У него и воды ушли. Первый признак, что организм к смерти готовится.
— Глаза ему закрой, — Леча обратился ко мне.
Я ладонью сверху вниз закрыл глаза Александру Михайловичу Терентьеву.
Боевики засуетились. Двое побежали рубить лаги и перекладины, чтобы нести покойного. Свету отправили в блиндаж.
— Давайте срочно закапывать, — командовал Леча. – Виктор, тащи его на носилки.
Я потянул легкое тело на лаги, связал бинтом руки, как это делают покойнику в гробу, перекрестил. Боевики подхватили самодельные носилки и быстро скрылись в лесу.
Похоронная команда вернулась быстро, минут через двадцать. Закопали, видать, где-то поблизости. И не глубоко.
День рождения
После смерти Терентьева наш быт не изменился. Тот же подъем, купание, несмотря на то, что кое-где уже лежал снег. Потом дрова, ремонт обуви или изготовление трубок для курения. До седьмого декабря дежурила лояльная смена Адама. А вот 8 декабря, в мой день рождения, явилась страшная смена Джандуллы. Только сам Джандулла и мог управляться с этими головорезами. Ну, иногда и Лечу-хромого они как-то слушались. Но Джандулла сейчас собирал дань в Москве, и Лечи тоже не было.
Беду я предвидел. Мы с Кузьминой были собственностью Абу-Бакара, а вот будущие деньги за Терентьева смена Джандуллы уже поделила между собой. И вдруг – умер заложник – такой облом! Кто виноват? Я и не сомневался, что бить будут меня.
Ислам – это имя – занимался боевыми искусствами.
— День рождения у тебя, говоришь, — произнес он и сразу же ударил меня в нос. Потом ногой в ухо. После того, как я поднялся, получил еще серию. И так довольно долго, пока кто-то Ислама не оттащил в сторону от меня. Там перед блиндажом была полянка. Так вот вся она как будто земляникой поросла. Капли крови едва ли не на каждой травинке и листочке. Свою морду, черную от синяков, я увидел позже. Вот так и встретил сорокашестилетие.
На следующий день в лагерь пришел Беслан и Леча-хромой. Я уверен, что пришли они, чтобы умерить пыл смены Джандуллы. Беслан проверил, не сломан ли у меня нос, не задето ли сломанное ранее ребро.
Ислам из лагеря ушел. Напился крови. Беслан и Леча остались ночевать. На утро свалил и Ильман Бараев. Беслан пошел с нами за дровами. Мы благодарили его за то, что пришел.
— Этого следовало ожидать, — сказал Беслан. – Когда я узнал, что в смену пошел Ислам, сразу забеспокоился.
— Ты не уйдешь, Беслан? – спросила Света.
— Постараюсь быть тут, пока эта смена дежурит.
— А про наши дела с выкупом что-то известно?
— Знаю только, что занимается вами майор Измайлов, — отвечал Беслан. – Так ведь занимается он этим специфически.
— Что это значит? – спросила Света.
— Это значит, что тех денег, что за вас хотят, в России нет. Зато есть очень богатые ингуши, родственники которых сидят в тюрьме. Ингуши контролируют всю добычу золота в России. Потому и сидят. А схема проста: Измайлов добивается помилования одного из ингушей, его родственники платят нам за вас и от Измайлова получают своего сидельца.
— А как же Измайлов добивается помилования?
— Не знаю. Но на одном таком обмене Виктор присутствовал.
— Точно, — вспомнил я. – Только там Мукомолов командовал. В июне 99-го Фишмана меняли на Юнуса из Белого лебедя. Беслан, а ты тогда тоже там был?
— Был, — чуть смутившись сказал Беслан. – Только ты меня тогда не видел.
Начало третьего тысячелетия
Декабрь подходил к концу. На самом деле к концу подходило второе тысячелетие от рождества Христова. Никто из боевиков не хотел оставаться охранять нас в ночь с 31 декабря на 1 января. О том, что третье тысячелетие, как и ХХI век, не начались в 2000 году, объяснять пришлось даже Беслану. То, что новый век начнется 1 января 2001 года, никому не нравилось. Но это так.
В конце концов решили, что с нами останутся двое – Анзор-боксер и Хусейн. В честь праздника Анзор, который не спал в полночь, вывел нас с Кузьминой в туалет. Это очень неудобно – справлять нужду, даже маленькую, когда пристегнут наручниками к особе женского пола. Все же мы как-то это сделали. Уже праздник. Как раз полночь. Где-то совсем недалеко, на западе, услышали салют. Не орудийный, конечно.
— Федералы празднуют, — сказал Анзор.
Вот так, в наручниках, облегченные и от того довольные мы встретили третье тысячелетие.
Нас разбомбили в ту же ночь
С утра недалеко от блиндажа появилась кабельная катушка, высотой метра полтора. Где взял её Леча-хромой, как привез и зачем никто не спрашивал. Сам скажет, если надо. Ну, достал и достал. Только я-то сразу почуял новую работу. Дня через три Леча заставил меня смотать с барабана катушки метров двадцать витого медного кабеля. Кабель состоял из пяти неэмалированных медных жил, которые предстояло раскрутить на отдельные.
Проволока была толстая, миллиметра три. Постепенно я размотал и уложил на землю все пять двадцатиметровых жил. Леча долго ходил вокруг проволоки, которая еще прилично извивалась. Потом мы протаскивали каждый из кусков по коре дерева с натягом – выпрямляли.
Леча чуть отошел в сторону, с улыбкой глядя на проделанную работу, потом взял конец одной жилы, двинулся от блиндажа к речке и обвязал ствол дерева на метровой высоте от земли. Потом нашел другое дерево метрах в пятнадцати и проделал то же самое. Проволока протянулась от дерева до дерева.
— Виктор, понял задумку? – спросил Леча.
Я отрицательно помотал головой.
— Вот так, по кругу, нужно будет обнести проволокой весь лагерь, — объяснял Леча. – Хватит её у нас?
— Радиус круга какой примерно? – спросил я.
Леча сразу понял.
— Сто метров.
На барабане оставалось не менее четырехсот метров кабеля. Умножить на пять – два километра. Дальше просто: ДваПиЭр – 628 метров в окружности, да 100 метров на все скрутки и округляем до восьмисот метров.
— Восемьсот метров, — сказал я. – В бухте – две тысячи.
— У меня так же получилось, — лукаво усмехнулся Леча.
И вот я приступил к разматыванию проволоки, выпрямлению и обозначения ею периметра. Получалось – по внутреннему берегу речки, оставляя блиндаж в стороне от центра. От него до речки было 30 метров.
Я не стал спрашивать Лечу о цели опутывания лагеря проволокой. Приходило же ему в голову построить на речке электростанцию. И я даже предоставил ему расчеты и перечень работ и оборудования. Посмотрев на них, Леча сник. Приходило ему в голову и создание здесь, в Самашкинском лесу, атомной бомбы. Пришлось рассказать про обогащение урана в тысячах центрифуг. Сам Леча, правда, не стал слушать, поручив это Бислану. Тот с интересом все выслушал и рассказал Лече. Ну, Леча и остыл к атомной бомбе, правда, вспомнил про термоядерную, водородную. Но, когда я сказал, что для нее нужен взрыватель в виде атомной бомбы, Леча совсем охладел к ядерной физике.
Задумка Лечи стала ясна вечером. К части уже протянутой он прикрепил консервные банки, которые оказались подвешенными в 30 сантиметрах под основной проволокой. Если такую конструкцию задеть ненароком, то она издаст дребезжащий звук. А этот звук должен будет услышать дежурный по лагерю – «идет чужой».
Теперь у меня работы прибавилось. Нужно было где-то найти те самые жестяные банки от тушенки или сгущенки. Лагерные их запасы быстро закончились. Пришлось собирать жестянки в старом блиндаже, а потом и в других заброшенных блиндажах, которых вокруг было множество.
Я не сделал еще и половины пояса безопасности, а дежурные уже жаловались, что эта зараза ночью гремит от ветра, что Ходжи уже порвал один из участков, возвращаясь из Самашек. Да и сам Леча угодил в сооружение по неосторожности, но отказываться от него не стал. А зря.
Меня стала все больше беспокоить мысль о том, что это наше инженерное чудо безопасности представляет собой в радиотехническом плане. Отчетливо вспоминалась рамка с током, которая поворачивается в магнитном поле. Но больше всего я думал о том, как эта рамка будет выглядеть на экране локатора. Получалось, что никак: нет никакого отражения сигнала от проволоки. Но рамка… Вроде как колебательный контур – виток окружности есть, какой-никакой конденсатор сложится из окружающей среды. Принимать она будет практически весь диапазон, а вот излучать на собственной частоте с кучей гармоник. Вспомнил еще, что есть пассивные радары, которые просто наблюдают за изменением радиационной обстановки, сами ничего не излучая. Но у нас ничего не меняется. В общем, картинка не складывалась и от этого становилось только тревожнее.
Как-то не вспомнил я тогда о разведчике А-50 на базе Ил-76. Вот ему-то конструкция такого типа точно видна. Наверное в то время одним из бортов мог командовать Валерка Каснер — мой однокашник.
Во время обеда я тихонько поделился с Кузьминой своими опасениями.
— Ну и что? – спросила она.
— Представляешь, не было ничего в лесу, и вдруг что-то появляется, — объясняю я.
— Ну, что, например?
— Не знаю. А вдруг это выглядит на радаре, как скопление бронетехники?
— Откуда в лесу скопление бронетехники? – возразила Кузьмина. – Никто не поверит.
— Конечно не поверят, но и без внимания не оставят. Долбанут «Градом» на всякий случай – всего-то и делов! Лес же.
— Ну, да, — согласилась она. – Все равно каждую ночь обстреливают. Может, сказать Лече?
— Ты что! Это же его детище! А вдруг ничего не будет? Тогда точно сгноит. А уж если будет, так мы же и останемся виноватыми. Если выживем, конечно.
Решили молчать.
Нас разбомбили в ту же ночь.
К вечеру я замкнул кольцо вокруг лагеря. Подумал и разомкнул его у дерева, заземлив оба конца. Перед тем, как отправиться спать на свои нары, мы оставляли телогрейки на улице. Все равно было очень жарко. Правда в этот раз лучше бы они были в блиндаже.
Глубокая ночь. «Ду-ду-ду-ду-ду», — услышал я минометную серию. Услышал не только я. Все вскочили со своих мест. И сразу же, падая, завыли мины. И бах, бах, треск! Треск – значит совсем близко.
— Всем лечь на пол, — скомандовал Леча, а сам бросился к нам, отстегнул от меня Кузьмину и пригнул к полу.
Я тоже спрыгнул с верхних нар, но меня кто-то толкнул и я оказался на нижних.
Второе «ду-ду-ду» уже не слышал. Опять завыли мины и начало все вокруг взрываться. С улицы влетел Бислан в шинели и с разбегу упал на меня.
«Треск, треск», — раздавалось прямо над нами, совсем рядом. Одна из мин взорвалась в воде, в речке, за 30 метров. Волной накрыло блиндаж, а все на полу!
По-моему, была еще серия.
Когда все затихло, стали быстро собираться. Оставаться здесь было нельзя. На улице мы надели изрешеченные осколками ватники. Бислан показывал две дырки на спинке шинели. Осколок попал в блиндаж, вошел в шинель и вышел, не задев Бислана.
— А мне показалось, — сказал он весело, — что я уже изошел кровью.
— Ты заметил? Было больно? – спрашивали его.
— Нет, наверное, только страшно. Как будто кто-то встряхнул за шкирку.
Одна из мин в точности попала в яму клозета, окропив все вокруг неповторимым ароматом.
Светало. Шли цепочкой: Бислан, Адам, мы с Кузьминой, Умар, Ходжи. Замыкал процессию Леча-хромой. Мне под ноги попался обрывок нашей проволоки – эвон куда забросило, метрах в ста с другой стороны речки. Уходили мы, как оказалось, в никуда. Третий блиндаж еще только предстояло построить.
15.09.2020
В Самашкинском лесу полно речушек, которые называются аргунами, если, конечно, это не Сунжа или Терек. Поэтому лес – местность низменная, которая изредка перемежается холмиками. К началу 2001 года мною было вырыто столько окопов, что квалификация копателя достигла профессионального уровня. Копать окопы в Самашкинском лесу легко: под тонким слоем чернозема и мелких камней песок с глиной. Грунт отлично копается и не осыпается со стенок. Основная проблема – правильно выбрать место, чтобы через метр глубины в окопе не появилась вода.
Как-то Леча Хромой подозвал меня.
— Виктор, вот здесь надо сделать окоп, — он ткнул палкой в землю, а потом ей же показал направление и длину. – Бруствер с этой стороны, — добавил он.
Я оценил ландшафт и осторожно сказал:
— Как бы сантиметров через сорок не появилась вода.
Леча взглянул на меня скептически.
— Копай, — бросил он и пошел. Потом остановился, вернулся и сказал: — Вглубь копай. И остался рядом.
Вода появилась на дне лунки уже через полметра.
— Стоп, — скомандовал Леча и огляделся вокруг.
— А ты думаешь, где нужно копать?
Я показал на пригорочек, метрах в сорока.
— Проверь, — сказал Леча.
Я пошел туда и воткнул лопату в подходящем месте. Взглянул на Лечу. Тот одобрительно кивнул. Воды не было даже тогда, когда яма оказалась глубже моего роста.
Теперь требовалось найти место для нового блиндажа. Боевики предлагали, а я говорил, на какой глубине будет вода. Они не верили. Приходилось копать до воды. Наконец, место нашли. Я предсказал воду на полутораметровой глубине. Выкопали как раз полтора метра целиком блиндажа. Часа четыре копали.
На следующее утро песок на дне был мокрый, а к вечеру появилась лужица. Но от блиндажа решили пока не отказываться, на полу сделать настил из веток, а верхний накат бревен приподнять вверх на одно бревно.
Накатные бревна снова пришлось перетаскивать мне одному. Причем, Ильман с братом Саламбеком специально выбирали стволы потолще, но в тому времени я научился переносить казалось бы непреподъемные стволы. После того, как обрубались все ветки, я аккуратно подлезал под тонкую часть ствола, клал её на плечо и плавно передвигался к середине. Уже за серединой ствол медленно приподнимал толстую часть. Все. Можно было идти.
Плохонький оказался блиндаж. Сырой, низкий. Накат бревен был один, на нем ткань-500 и слой земли. Топить блиндаж приходилось непрерывно, но боевики на нарах все равно мерзли, а мы с Кузьминой под потолком умирали от жары.
Вскоре было принято решение строить новый и хороший блиндаж. Появилось начальство – серьезные мужики, которых я раньше не видел. Долго спорили. Потом Кюри Ирисханов махнул мне:
— Виктор, пойдем с нами.
По дороге Кюри рассказал мне, что место, куда мы идем, присмотрено и многим нравится. Но там, рядом, уже был блиндаж, который благополучно обвалился, подмытый водой.
— Вот, — показывал Кюри, когда мы пришли, — едва успели спасти оружие и припасы еды.
Бывший блиндаж находился внутри пригорка, чуть выше уровня реки.
— По-моему, надо было строить вон там, — я показал на пригорок.
Мы с Кюри подошли к остальным.
— Виктор о наших планах не знает, — сказал Кюри по-русски, обращаясь ко всем. – Пусть покажет, где бы он построил блиндаж.
Я поднялся повыше. От речки теперь было метров 30. Выбрал самое высокое место и сказал: — Вот здесь.
Видимо, я подтвердил намерения остальных. Они закивали, Кюри улыбался. Все решено. Здесь будет последний мой блиндаж. Отсюда я и сбегу.
Блиндаж строили дружно. Из Самашек, Шаами-Юрта, Нового-Шароя, Давыденко, Ассиновской собралось человек 50. Многих я не знал, да и они смотрели на нас с Кузьминой с любопытством, но ни о чем не спрашивали.
В основном, я копал вместе с боевиками. Пару раз сходил за бревнами и то, лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство пришедших. «А правда, что этот русский и бревна таскать умеет?»
Блиндаж получался огромный. Высотой под два метра. Длиной 25 метров, шириной – восемь. По центру – подпорки их четырех колонн для наката из двух бревен. Между накатами ткань-1000. Вход в блиндаж с западной стороны по лестнице, сворачивающий к поверхности на юг. Печка, нары и высокие нары в дальнем торце блиндажа для нас с Кузьминой.
Переговоры
Начало марта. В лагере появляется Шедеровский с двумя средних лет чеченцами. Лагерь как-то встрепенулся. Те, двое новых, внимательно рассматривали нас с Кузьминой. Она готовила у костра, а я пилил дрова. Потом новые вместе с Шедеровским спустились в блиндаж, а через некоторое время позвали меня.
— Виктор, — сказал Шедеровский, когда я спустился, — будешь читать вот этот текст на диктофон.
Мне сунули в руки газету, кажется «Известия» от вчера. Я это заметил. Показали текст, который я сразу же прочел вслух.
— А теперь читай на диктофон, — сказал один из новых.
Я читал и понимал, что внутри возникло хорошее предчувствие. Кажется, дело тронулось с места. Свежие газеты – тоже хорошо: где-то там должны знать, что раз газеты свежие, то пленники живы.
Кузьмина тоже начитала на диктофон, но другую статейку. Потом нам дали время написать письма домой. «Образец почерка», — подумал я. Это точно обмен. Я так разволновался, что пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы продолжить писать.
Наши письма были прочитаны Шедеровским и этими двумя. Вроде бы все их устроило и нас отпустили из блиндажа.
Очень хотелось спросить Шедеровского о ситуации, но мы уже понимали, что вряд ли нам скажут больше того, что мы и сами увидели. Главное мы знали – переговоры идут предметно.
Вечером на бревне обсудили ситуацию. Вообще-то особо обсуждать было нечего. Я вроде бы ремонтировал кому-то обувь, а Кузьмина на радостях заговорила про свою общественную жизнь. Да и про работу в ЦСКБ рассказывала, про испытания изделия на Байконуре. Она занималась двигателями мягкой посадки. Интересно же так!
Особенно хорошо говорила про генерального конструктора Дмитрия Ильича Козлова. Но самым интересным оказалось то, что это был единственный человек, которого она уважала.
Каждый из окружающих её на работе оказывался мразью, подсиживал или откровенно ей мешал. Я понимал, конечно, что КБ собирает людей талантливых, самобытных и часто тщеславных, но не до такой же степени, когда все сволочи!
А уж о коммунистах-однопартийцах рассказывала столько всего, что если бы я некоторых из них не знал, то получалась бы какая-то катастрофа. И начиналось вроде бы о каждом «за здравие», а в итоге — сволочь, гад, паразит.
Однажды я спросил её:
— Как же ты можешь жить и работать в таком окружении? Лучше все поменять.
— А как же ещё, — удивилась она. – Я свое место под Солнцем не намерена никому отдавать.
— Под каким Солнцем? Какое место? Вот это, на бревне?
— Это бревно меня прямо в Госдуму привезёт, — возражала Кузьмина.
И много ведь она рассказала мне тогда. И про отца, который командовал заград-батальоном зэков в войну, и про двух своих мужиков – мужа и любовника, с которыми прожила всю жизнь.
Я слушал и начинал понимать, что дело вовсе не в людях, окружавших её в жизни, а в ней самой. Она среди людей выбирала себе врага и начинала его «мочить». Последним таким врагом был покойный Терентьев. А кто будет следующим? Получалось, что я.
9.02.2021
