Геннадий Чепус
Осенью 1988 года я был отправлен в очередную командировку в Термез. Сопровождал группу военнослужащих и технику к погранпереходу через Амударью (мост Хайратон) в ДРА. Летели военным бортом, что было мне на руку, так как я хотел сэкономить время и встретиться с моим закадычным другом с курсантских лет Юркой Пушиком, проходившим службу в тех краях. Как раз в эти дни он должен был перегнать на ремонт в Чирчик свой СУ-17М3. Единственно, что меня смущало: где Термез и где Чирчик? А именно там мы условились встретиться. Ну, что для пехоты расстояние, для авиации — плёвое дело. И здесь, и там есть военные аэродромы, на которых всегда найдётся попутный борт и сговорчивые братья-пилоты. В конце концов, есть ЗАСовская связь, и есть «телефонное право». Собственно, всё так и случилось. Наскоро передав вверенные мне живую силу и технику представителям соответствующих частей, которые дислоцировались в районе аэродрома, я уже через час обходил стоянку самолетов и кулаком стучал в двери транспортников.
На самолётной стоянке они выглядели безжизненными, но я-то знал, что в условиях дефицита номеров в гостинице экипажи жили внутри своих ласточек, не очень, впрочем, афишируя своё присутствие. В условиях утомительного ожидания вылета там же проводилась и культурная программа жизни экипажей, что очень подбешивало местного коменданта. В самолете праздновали дни рождения, если они приходились на командировки, обмывали звёздочки, медали, должности, отмечали все другие праздники, коими очень богата армейская жизнь. Как раз эти мероприятия, связанные с употреблением, попадали под санкции, придуманные партийными функционерами, которые, думаю, подсунули молодом Генеральному Секретарю Горбачёву антиалкогольный закон, а сами к этому времени уже имели цирроз печени или что-то подобное. Трудно было согласиться с престарелыми партийными иерархами, что запрет на спиртное — это во благо нации: пить стали явно больше и всякую гадость. Слава Богу, у авиаторов всегда был под рукой спирт. Взамен отобранному спиртному партия ничего не предложила, и нация ответила фигой, свёрнутой в ботинке.
Зная, что спиртом авиацию не удивишь, решил зайти в местный буфет, запастись закуской, которая уж точно будет проездным билетом при торге с попутным бортом. В буфете я ничего не взял — вся его продукция с жизнью была несовместима. Обычный в те годы ассортимент на витрине: полукубовый кусок маргарина с прилипшими к нему насекомыми, трёхлитровые баллоны с огромными жёлто-коричневыми огурцами и какие-то консервы с выцветшими этикетками. Хорошо, что у меня оставались 5 банок тушёнки от прежнего задания. Они и сыграли роль проездного билета.
Долго искать нужный борт не пришлось. Мимо меня на велосипеде ехал офицер с повязкой ДСП (дежурный по стоянке подразделения) на рукаве. Он-то и указал борт, в который я постучал. Дверь долго не открывалась, затем внутри послышалась возня и дверь распахнулось. Чувствовалось, что человека я разбудил.
— Закурить есть? — опережая меня, спросил военный. Я понял свою ошибку: ведь предупреждали, что сигареты — те же деньги…
— Нет,- говорю. — Тушёнка есть, а сигарет нет…
Дверь хотела закрыться, но конец моей фразы её приостановил.
— Сколько тушёнки?
— 5 банок…
Видя, что авиатор мнётся, я решил растопить его сердце:
— Может, я сбегаю?
— Куда?
— Так за сигаретами…
Военный сел в проеме дверей на корточки, наверное, чтобы лучше меня рассмотреть или чтобы я лучше расслышал следующее его умозаключение:
— Значит, ты думаешь, что если бы в этом городе были сигареты, то у меня бы их не было? Я ведь тебя спросил почему? Да потому, что ты, по всему, откуда-то из центра, и, теоретически, мог бы иметь нормальные сигареты, даже если сам не куришь, и если бы уважал авиацию.
Сказав так, он достал откуда-то «бычок», щёлкнул зажигалкой и смачно затянулся.
Я не знал, что ответить. За всю жизнь я не выкурил ни одной сигареты и, конечно же, не отличил бы хорошие от плохих. По-моему, дым — он и есть дым.
— Так чего же ты хочешь, мил человек? – спросил, закашлявшись, авиатор.
— По всей видимости, это был «правак», правый пилот, отвечающий за три «Ж»: жильё, жратва и женщины, потому что именно вопросами жратвы, интересовался дотошно.
— Хочу в Ташкент…
— В Ташкент все хотят. Ташкент — город хлебный. Сам-то, чьих будешь?
Я ему рассказал, откуда я и настолько приукрасил необходимость полёта в Ташкент, что он поверил и расслабился:
— Ладно, тушёнку оставь, а сам к шести подтягивайся.
До шести времени было много, и я решил-таки найти экипажу сигарет. Знать бы, какие они курят. Припомнился один случай. У нас в части был один секретчик. Франт, одет всегда с иголочки и непременно с дорогими сигаретами. Если ты по службе отвечаешь за один сейф, не имея в подчинении ни одного отличника боевой и политической подготовки — можно быть франтом.
Придёт к нам в курилку и давай изгаляться.
— Сигареткой не угостите, а то свои в столе забыл…
Ну, ему протягивают кто «Приму», кто «Яву». Он брезгливо морщится: я такой херни не курю, пойду лучше за своими.
Надоел он всем, и решили его проверить на «вшивость»: завязали глаза и положили перед ним 5 сигарет разных, ну и его сорт в том числе. Так ли ты, братец, утончён, или просто блефуешь, пускаешь пыль в глаза. Предложили вслепую попробовать каждую, но указать на свою. Затянулся он каждой и, как на свою, указал на «Космос»… Так мы его харизму и умыли. Старался обходить курилку, а потом и вообще пропал. Ушел, конечно, на повышение. А куда ещё от сейфа уйдёшь?
Обошёл я все торговые точки военторга, а сигарет не добыл. Буфетчица, куда я зашёл чайку попить, подсказала подойти к борту, что «из-за реки» вернулся. Там, мол, и разживёшься. И точно — нарыл я три пачки: одну афганскую красно-белую со львом под короной и две наших — «Ростов» и «Наша Марка». За что получил особенное обхождение от экипажа: вот видишь, можешь, когда захочешь. Определили на лучшее место, на единственное спаренное мягкое кресло сразу за кабиной, вместо длиннющей жёсткой лавки вдоль всего борта.
Прежде чем сесть, я огляделся. Весь борт был заставлен какими-то ящиками, накрытыми и зафиксированными прочной сеткой. Из-за ящиков доносился приглушённый разговор нескольких человек. Я сел в кресло и приготовился к взлёту. Экипаж уже занял свои места, и пошла традиционная «молитва» — контрольная карта проверок:
— Заглушки, чехлы сняты, на борту.
— Двери, люки закрыты, проверены.
— Управление самолётом расстопорено, свободно.
— Триммеры нейтрально, — и т. д., пока КВС не примет решение взлетать.
Я уж и придремал, да чую, трясёт меня кто-то за плечо:
— Командир, чего ты тут один сидишь, пойдём к нам.
Открыл глаза, передо мной прапорщик, наверное, сопровождающий груз. Я и пошёл. Самолёт уже был в воздухе.
За ящиками, на сетках и чехлах, развалясь, сидела компания. Все в разных чинах, но у них было то, что всех объединяет: обилие спиртного и, по-моему, моя же тушенка. Моему появлению все обрадовались, налили штрафную и продолжили прерванный рассказ…
… Только мы разложились, тормозит возле нас «бобик», а из него полковник какой-то, как чёрт из табакерки, и к нам! Мы обос-сь, а ну, как комендатура! А он: мужики, где пиво брали? Витя Званцев пальцем куда-то показал и выпалил: на вокзале… Полковник по газам — и на вокзал! Все легли от смеха…
Я думаю: чего смешного? Видя моё недоумение, мне объяснили, что в том городе не было железной дороги. Так, брякнули первое, что на ум пришло от страха. Тут уж рассмеялся и я.
Потом был третий тост. Молча, выпили.
И мужики рассказали о подвиге в Афгане офицера-лётчика, начальника штаба АЭ из их 156 АПИБ, даже фамилию запомнил – Соколов. Подумал ещё: не наш ли Володька? Оказалось капитана Соколова звали Сергей.
Над Пандшером сбили его СУ-17М3. Офицер катапультировался. Но в Афгане нет линии фронта, территорию могли контролировать как наши, так и «духи». Важно, чтобы быстро прилетела вертушка. Но в тот роковой день ПСО (поисково-спасательное обеспечение) работало в другом районе. Вертушки нет, а «духи» — тут как тут. Сорок минут лётчик вёл неравный бой, пока были патроны, и сам получил несколько пуль. Его расстреливали в упор. Чтобы не попасть в плен, лётчик решил взорвать себя и приближавшихся бандитов. В эту минуту пришло спасение… Командование полка перенацелило на поиски Соколова случайно оказавшийся в этом районе МИ-8, летевший из Кабула, и пилота подняли. Он без сознания. Стали оказывать первую помощь. Глядь, а у него в руке намертво зажата граната Ф-1 и уже без чеки!!! – последнее «прости» для «духов». С гранатой, конечно, справились (бортмеханик её обезвредил и вышвырнул за борт) и офицера доставили в полевой госпиталь. В госпитале извлекли четыре пули из района поясницы. Ранения, считай, несовместимые с жизнью. Оперировал капитана Соколова главный хирург-уролог округа полковник Кузин, за что ему отдельная благодарность от всего 156-го АПИБ.
Я боялся спросить, жив ли? Пусть бы ЖИВ! — не хотелось другого ответа…
После этого рассказа, от души поржали над предприимчивым прапорщиком, заведующим катапультным тренажёром (НТКЛ). Он додумался за 25 рублей освобождать женщин от нежелательной беременности… Говорят , перегрузка 12g делала своё дело. Правда, эту авиабайку я уже от кого-то слышал.
Так, за разговорами, да боевыми историями, рассказанными непосредственными участниками, я прилетел в Ташкент на аэродром «Тузель»…
Из Ташкента автобусом доехал до Чирчика. К моему счастью, автобус остановился возле базара, и я мигом устремился к ларьку с чебуреками. В Чирчике они, как нигде вкусные. Сестра жены Ирина, жившая здесь, рассказала, в чём их отличие от обычных узбекских. Здесь тесто замешивают на молоке вместо воды, добавляют смесь разных перцев, придающую изделию особый аромат, а главное — в тесто добавляют дрожжи. Именно это делает стенки чебуреков тонкими, и они не рвутся! (И сейчас обильное слюновыделение!).
Помятуя о том, что мне ещё добираться до аэродрома и рассиживаться некогда, я съел всего 5 чебуреков и 3 взял с собой. Когда добрался до места, начало смеркаться. Через дыру в заборе пришёл на СКП, вызвал ПРП и спросил о времени прилёта борта из Ташкента до Нукуса. Он ответил, что борт заходил, но они ему добро на посадку не дали — в районе ближнего привода видимость нулевая. Борт ушёл снова на «Тузель». Сказали, что поужинают и повторят попытку. Когда они вернутся, старлей не знал, посоветовал далеко не отходить, а по гулу самолёта и сам услышу их прилёт.
Тут я призадумался: куда себя деть? К родственникам? – Далековато. И что скажу, если гул услышу?
Здравствуйте и досвидания… Глупо…
Посмотреть достопримечательности? Темно…
Что я знаю о Чирчике? Позывной аэродрома — «Дворовый». Летают с одним курсом — 76 градусов. С другой стороны не сядешь — горы.
Чирчик – шумная вода в переводе с узбекского.
Река тут действительно бурная. Где-то читал, что на реке возведено 18 гидроэлектростанций! Ни на какой другой реке Земного шара такого количества ГЭС нет.
Во время войны в Чирчик депортировали Поволжских немцев и Крымских татар работать на эвакуированных сюда заводах и стройках. Знаю потому, что мой земляк – РОСТСЕЛЬМАШ — был переброшен именно в Чирчик.
Здесь говорят, что и сегодня дома, построенные немцами, самые надёжные и в цене.
А ещё здесь огромный гарнизон. Одно только танковое училище чего стоит! Да, вдобавок, наш аэродром, два вертолётных полка, две десантные бригады! Куда больше? И так девчат не хватает, не засиживаются…
Рассуждая так, брёл я, куда глаза глядят, и вдруг услышал далёкий гул самолёта. Я развернулся и пошёл в сторону аэродрома. Гул становился громче, понятно стало, что садится турбовинтовой, скорее всего – Ан26. Потом гул стал стихать, и совсем было стих — сел что ли? Потом опять загудел, да так, что можно было подумать, реактивный самолёт тормозит реверсом тяги. Дальше я вообще не понял, что происходит: этот неестественно дребезжащий звук стал удаляться и вскоре всё стихло.
Я почти прибежал на аэродром… Тот же ПРП развёл руками: сами ничего не понимаем. Добро ему дали, но он уже с полосы доложил уход на второй круг, а потом… возврат в Тузель. Может, неисправность, какая…
Какую неисправность нужно увозить с собой на другой аэродром, если ты уже был над точкой касания? Опять, что ли, эта авиационная «погнутка» — вспомнился вдруг комичный случай, рассказанный моим однокашником…
В полках, после окончания полётного дня необходимо было докладывать на КП дивизии об итогах полётов. План–факт, предпосылки к лётным происшествиям… Если с той стороны дежурным офицером был лётчик, то он понимал всё с полуслова, и глупых вопросов не задавал, даже если в докладе ПРП не было логики, ведь доклад записывался на плёнку. А какая может быть логика, например, в учебном полку, в котором курсанты начали вылетать самостоятельно? То передрал и теранулся о полосу фальшкилем, то приземлился на переднюю стойку и есть подозрение, что «пошёл» шпангоут или сел на край полосы и зацепил деревянный «бык». Ясно, что завтра на полётах на один самолёт в плане будет меньше, пока в ТЭЧ не восстановят поломку.
Объясняли на магнитофон тайным словом: у 63 борта маленькая П О Г Н У Т К А … И дежурный офицер всё понимал и глупых вопросов не задавал. Иногда «погнутки» были такие, что из двух самолётов собирали один. Садится, например, курсант Заговора: руководитель полетов видит, что пилот снижается далеко от полосы, не тот ориентир взял за точку начала выравнивания, да и скорость разогнал. Он в эфир: «Прибери обороты… подтяни к горизонту, контроль скорости, снижайся, убери крен, убери крен…». Напуганный курсант совсем растерялся… Левый крен убрал, да завалил в правый… Сел так, что подломилась стойка. Когда к нему подбежали, курсант сидел на срезе кабины и нервно курил. Когда его обступили, только и сказал: «Вот, суки, чуть не убили… убери крен, убери крен…».
Ну, так вернусь к «погнутке». В тот день на КП дивизии сидел какой-то молодой инженер, что ли? Доклады принимал дотошно.
— Что за «погнутка»?
— Да, ерунда, — отвечает ПРП полка. – Так, курсант чуть-чуть за деревянный щит зацепился на сруливании.
Тут бы штабной технарь и остановился. Но нет! Куда там!
— Значит, бортовые огни разбил?
-Ну, разбил, конечно, – соглашается ПРП, пока эти поломки не тянут на предпосылку…
— А законцовка крыла деформировалась?
— Да, кто ж его знает, вскрытие покажет, — пытается отшутиться ПРП полка.
— Так, наверное, и элерон заклинило? – не унимается службист.
— Да, ни хрена не заклинило, — раздражается ПРП…
— А труба ПВД….
Не успел он закончить вопрос, как ПРП с яростью всё «объяснил»:
— Слушай, ты, пердь болотная, какая ПВД? От самолёта только ПВД и осталась, сгорел он, понимаешь… Убери нахер это с плёнки!
Понятно, что все роившиеся у меня в мозгу вопросы задавать без толку, сказано же: «ничего не понимаем»… А хотелось бы знать, что стряслось, если борт так загадочно улетел практически с полосы. Второй вопрос: был ли на нём Юрка? И третий: что предпринять? Решил так: Юрка искать меня будет только здесь, значит, оставляю телефон родственников дежурному и это всё, что могу сделать. Сделал так и ушёл.
Юрий Пушик
Юра позвонил только утром. Он таки автобусом приехал в Чирчик и уже через 20 минут, сидя в чайхане, рассказал совершенно невероятную историю, одновременно страшную и курьёзную, потому что не окончилась человеческими жертвами. Рассказывая, Юрка поминутно курил и пытался смеяться, но получалось как-то вымученно… По окончании рассказа я понял, что вчера мой друг чудом избежал смерти… Вот его рассказ.
Лететь мы должны были из Ташкента (аэр. Тузель) в Нукус, но с посадкой в Чирчике (аэр. «Дворовый»), где к нам подсел бы командир, который прилетал в Штаб Армии на Военный Совет, но сегодня был в Чирчике. На борту Ан26 собралась команда военнослужащих из Нукуса, прилетавших в Ташкент по хознуждам, да ещё 6 «дембелей», которые там покупали подарки. Вместе с Юрием летел главный инженер эскадрильи, начальник вещевой службы, получивший обмундирование и начальник дома офицеров, у которого на коленях покоился дипломат и в нем что-то загадочно позвякивало. На просьбы угостить однополчан отвечал, что это заказ начальника и только ему он его отдаст.
Юрка улёгся на несколько откидных сидений, закрыл глаза и даже не заметил, как взлетели. Лететь тут минут 15, включая руление. Тем не менее, Пушик как бы уснул. Через какое-то время пошли шасси… Юрка выглянул в иллюминатор — не видно ни черта. Хотя высота должна быть около двухсот метров. Впрочем, он знал пилота — майора Глазунова, первоклассного лётчика-испытателя, командира звена АН26-х и ничуть не беспокоился за посадку, несмотря на сложность самой посадки по горным условиям аэродрома. Здесь ближний привод — метров 400 от торца ВПП. В положенном месте поставить нет возможности — какая-то впадина, а в ней канал… Местные, правда, привыкли и сложности на посадке не испытывали. Летают всегда с одним курсом, с другой стороны не зайдёшь — горы.
Об этом Юрка рассуждал, сидя с закрытыми глазами, как ВДРУГ!
Сильнейший внешний удар справа по фюзеляжу поверг некоторых на пол, послышался скрежет как бы металлом о стекло. Двигатель страшно взвыл, а в довершение ко всему извне кто-то или что-то с большой силой периодически стал бить в борт… Из кабины выскочил техник-инструктор (сын Главкома военно-транспортной авиации — старший лейтенант Сорока), к нему присоединился инженер эскадрильи и они вместе стали через иллюминатор вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть гондолу двигателя, нет ли пожара… Юрка заглянул в кабину и увидел колоссальное усилие всех членов экипажа удержать самолёт на крыле, предотвратить катастрофу. Командир скомандовал полный газ, выравниваем, убираем шасси, набираем высоту и доложил: уход на второй круг…
Юрка молча наблюдал за действиями экипажа и, пожалуй, не согласился только с тем, зачем в аварийной обстановке командир убрал шасси? На борту воцарилась глубокая тишина, если можно таковую назвать при работающем вразнос двигателе и постоянным стуке извне в борт. Все боялись пошевелиться. Юрка увидел, что самолёт хоть и покалечен, но летит и слушает пока рулей. Что-то может случиться на посадке?! Юрку больше всего тревожил этот стук, а ну как пробьёт борт?!
На борту чувствовали, что угроза жизни ещё не миновала, и выглядели обречёнными. Надо отдать должное начальнику Дома офицеров. Он открыл дипломат и положил его на средину, на пол. В дипломате рядком покоились 5 бутылок армянского коньяка и одна бутылка водки.
Угощайтесь, чего уж теперь, всё одно никому не достанутся… Но ни одна рука к дипломату не потянулась. Так он и лежал открытый до самой посадки. После посадки, на рулении, водку таки выпили — сняли стресс.
Несмотря на плачевную ситуацию, командир посадил машину. Наверное, помогал ему БОГ! Когда все вышли из самолёта, всё прояснилось, и было всё страшнее, чем внутри.
Стало ясно, что зацепили столб, скорее всего, огней подхода, хотя, может быть и телеграфный. Но каковы последствия?! Справа задир обшивки начинался у ног штурмана и заканчивался на сопряжении центроплана с фюзеляжем. Наружу торчали гнутые нервюры и болтались загнутые стрингеры. На всём на этом была намотана проволока, на конце которой висел обломок столба. Вот он-то и стучал.
Две лопасти правого винта завернулись, а одна обломилась вообще. Такой винт, скорее всего, тягу не создавал. Это как же нужно было командиру бороться с тенденцией постоянного правого разворота!? Вот тут и хочется спеть осанну прежде всего Богу и первому после него, отличному лётчику-испытателю, майору Сергею Глазунову, а также конструкторам этого замечательного жизнестойкого самолёта!
В авиации всегда быстрая смена чувств и настроений: от леденящего ужаса до повальной весёлости. Начальник Дома офицеров вспомнил о просьбе (высшей степени приказа) своего начальника доставить коньяк. Так как опасность миновала, то он закрыл дипломат и уже ни в какую не откликался на просьбы раздавить ещё бутылочку, а свою недавнюю щедрость объяснял просто: что только в голову не придёт перед смертью. Все с вымученными улыбками смотрели на него и отходили сердцем от пережитого… Всё бы было весело, если бы не было так грустно. К борту уже спешили «карающие» органы и пассажиров оттеснили от экипажа…
Комиссия 73-й воздушной Армии во главе с высшим офицером и службой безопасности полётов рассадили экипаж по разным комнатам и потребовали написать объяснительные. Затем разбор полёта…
Я внимательно выслушал Юркин рассказ, попросили ещё пива и у меня возник вопрос: как такое могло произойти? Две всегдашние причины: метеоусловия или «человеческий фактор»? Мы так увлеклись разбором полёта, что на столе уже стояло 6 пустых кружек. Юрка склонялся к мысли, что в условиях абсолютного минимума в маленьком разрыве облака экипаж увидел и принял створ огней приближения за створ (торец) полосы. У меня сформировалось другое объяснение: аэродром Тузель был ниже Дворового на 200 метров! Ну кто из пилотов, летающих в простых метеоусловиях, хоть раз переустанавливал давление Дворового при подскоке с Тузеля? В ПМУ-то оно и ладно, а здесь зловещая мгла… По моему мнению, пренебрежение к разности давления и привело к столь плачевному результату.
Самолёт потом восстановили силами войскового ремонта (ТЭЧ), а как его на завод отгонишь?
Сам же майор Глазунов его облетал, да и сбагрили куда-то.
Напоследок я задал Юрке волнующий меня вопрос: какова дальнейшая судьба его однополчанина Сергея Соколова? Юра подтвердил слышанную мною историю и дополнил, что Соколов жив, в строю, что хирург вытащил Сергея с «того света», и что ему присвоена высшая государственная награда «Герой России».
